страшно было подумать что будет если поднимется ветер
До света
Над деревней висел запах гари — хижины стояли в ряд, простиралась между ними пустая пыльная улица, твердые лохмотья грязи поднимались по обеим ее сторонам, еле-еле пробивалась сквозь глину ржавая сухая трава, и две курицы — тощие, как будто ощипанные, задирая огузки хвостов, исследовали ее. Словно между мертвых былинок можно было что-то найти. У обеих краснели бантики на жилистых шеях.
Ноги утопали в пыли. Курицы, вероятно, были священными. Тем не менее, чувствовалось, что протянут они всего несколько дней, а потом упадут — и пыль сомкнется над ними. Пыль укутывала собою, кажется, все.
Красноватый безжизненный глинозем, перемолотый солнцем. Он лежал на дороге, которая расплывалась сразу же за деревней, толстым слоем придавливал хижины, сгущая внутри темноту, и, как ватное одеяло, простирался до горизонта, комковатой поверхностью переходя там в небесную муть.
Страшно было подумать, что будет, если поднимется ветер.
Ветра, однако, не было.
Образованный дымом воздух был жидок, как горячий кисель, — плотен, влажен и, казалось, не содержал кислорода. Дышать было нечем. Теплая фланелевая рубашка на мне намокла от пота. Джинсы прилипали к ногам.
Я, как рыба, вынутая из воды, глотал едкость гари. Начинало давить в висках. Тем не менее, я отмечал некоторые настораживающие детали.
Деревня была покинута. Низкие проемы хижин выдавали внутреннюю пустоту, между хижинами мертвел летний жар, не было слышно ни звука, а чуть с краю дороги, просев тупорылой кабиной, стоял грузовик.
Грузовик мне особенно не понравился.
Был он весь какой-то никелированный, явно не здешних мест, нагловатый, привыкший к пробойным поездкам по континентам, обтекаемый, новенький, даже с непотускневшей окраской — собственно, рефрижераторный трейлер, а не грузовик, на ребристом его фургоне красовалась эмблема ООН, а чуть ниже было написано по-английски: «Гуманитарная помощь».
И стояли какие-то цифры, обозначающие, наверно, специфику груза. Кабина была пуста, дверца — чуть приоткрыта, на широком удобном сиденье брошено полотенце. Словно энергичный водитель выскочил всего на минуту.
Я потрогал хромированный горячий капот, но нельзя было на ощупь определить — то ли он раскалился от долгой работы, то ли солнце нагрело покатые обводы металла. Вероятно, могло быть и то и другое. Я его обошел, загребая кедами пыль. Ничего примечательного я больше не обнаружил.
Но зато, обойдя, я наткнулся на высохшего коричневого старика, прислонившегося к глиняной стенке хижины.
Издали его можно было принять за корягу: лысый череп блестел, как обтертый ветрами торец, а суставы и кости сучками выпирали из кожи.
Чресла были замотаны складчатой грязной холстиной.
Он даже не шелохнулся, когда я наклонился к нему.
Голую грудь рубцевали ожоги татуировки.
Они были широкие, ломкие, совершенно безлиственные, проседающие под тяжестью небосвода чуть ли не до земли, пучковатые кроны их были посередине раздвоены, а по правую руку, наверное, километрах в двух или в трех, шевелились столбы тяжелого черного дыма.
Было похоже, что там горели машины. Подробностей я не различал, но доносилось оттуда редкое тупое потрескивание, словно от догорающего костра. Это, видимо, переплевывались между собой несколько автоматов.
Вероятно, старик прислушивался к их разговору.
Я присел перед ним на корточки.
— Здравствуй, мудрый, идущий к закату, — сказал я. — Я желаю тебе этим летом обильных дождей — полновесного урожая и удачной охоты. Пусть всегда вырастает на поле твоем добрый маис, и пусть дети твои возвращаются из саванны, отягощенные мясом. Здоров ли твой скот? Я хотел бы услышать от мудрого единственно верное слово…
Говорил я на одном из местных наречий. Архаичные обороты рождались как бы сами собой, поднимаясь из вязких загадочных глубин подсознания.
Никаких усилий от меня не требовалось.
Теперь старик в свою очередь должен был пожелать мне доброго урожая, а потом, осведомившись, здоров ли мой скот, поинтересоваться, что ищет путник в сердце саванны.
Так — согласно обычаям.
Но глаза с чешуйками серых зрачков даже не дрогнули, еле слышно посвистывало дыхание сквозь гортань, а когда я напрягся, чтобы получить ответ непосредственно, на меня обрушилась целая волна отвращения. Омерзительный белотелый червяк — таким я себя увидел.
У меня подогнулись ноги.
Ладони обожгла пыль.
Зоммер, подумал я. Где же ты, Зоммер? Почему-то представилось вдруг, как он сидит, развалившись на стуле, и в десятый раз объясняет мне что-то насчет бессмертия. Благодушный, нетерпеливый, маленький обыватель.
Глазки у него тихо помаргивают, а слегка обалдевшая Рита разливает нам кофе по чашкам.
Я даже подумал, что он сейчас здесь появится.
К счастью, Зоммер не появился. Зато вместо него из-за края безжизненной хижины выбежал белый мужчина, по-видимому, шофер, и, остановившись, как вкопанный, расплылся в белозубой улыбке.
— Хэллоу… Наконец-то вижу нормального человека. Вы, мистер, откуда
— конвой или миссия наблюдателей? Что-то я вас среди нашей группы не видел…
Точно в бешеном тике, он дернул правым плечом. Шорты кремового материала были по карману разодраны, а футболку с красивой надписью «Будь счастлив всегда!», точно рана, пересекала подсохшая корка мазута.
И он вовсе не улыбался. То, что мне показалось улыбкой, представляло собой, скорее, гримасу тоски. А быть может, и не тоски, а крайнего потрясения.
— По-английски вы говорите?
— Меня зовут Эрик Густафссон. Я — из гуманитарного конвоя ООН. Объясните, пожалуйста, мистер, где, собственно, мы находимся.
Ответа он, впрочем, не ожидал и, поглядывая то на хижины, которых, видимо, опасался, то на зыблющийся клубами дыма маревый горизонт, сообщил мне, что это и в самом деле была гуманитарная помощь — третий за последние две недели конвой ООН, они выехали по расписанию вчера из Кинталы и должны были доставить груз в Юго-Западные провинции.
Сложное предложение.
1.Спишите, расставляя пропущенные знаки препинания, графически объясните их постановку.
1 вариант.
Иногда казалось что он на постоялом дворе что ночной дождь шумит по навесу ворот и поминутно дергается звонит колокол над ним потому что приехали воры привели в эту непроглядную темь его жеребца и если узнают что он тут убьют его. Старик ходил под окнами с колотушкой но то казалось что он где-то далеко то Буян захлебываясь рвал кого-то с бурным лаем убегал в поле и вдруг снова появлялся под окнами и будил упорно брехал стоя на одном месте. Как только доходило до того чтобы встать гуще и чаще начинал стрекотать дождь гонимый ветром из темных полей и милей отца-матери казался сон.
2 вариант.
Молодой человек робким и трепетным шагом пошел в ту сторону где развевался вдали пестрый флаг то откидывающийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря то мгновенно покрывающийся тьмою по удалении от него. Сердце его билось и он невольно ускорял шаг свой. Он не смел и думать о том чтобы получить право на внимание улетавшей вдали красавицы тем более допустить такую черную мысль о какой намекал ему поручик Пирогов но ему хотелось только увидеть дом заметить где имеет жилище это прелестное создание которое казалось слетело с неба прямо на Невский проспект и верно улетит неизвестно куда.
2. Спишите, расставляя пропущенные знаки препинания.
1 вариант.
Мы подумали что если сдадим вовремя зачеты то успеем подготовиться к экзаменам.
Подул сильный ветер и когда поднялся страшный столб пыли мы остановились.
2 вариант.
Я боялся что если спрошу ее о чем-либо то она опять отвлечется в сторону.
На лугу гулял ветерок и пока мы отдыхали ни один комар не пропищал над ухом
3.Спишите, вставив пропущенные знаки препинания между частями бессоюзного сложного предложения.
1 вариант.
Желаешь себе добра не делай зла другому.
Самое главное было сделано мы переправились через реку.
Чин следовал ему он службу вдруг оставил.
Учись, мой сын наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни.
Для рыбы нужна чистая вода будем охранять наши водоемы.
2 вариант.
Будешь думать о хорошем мысли созреют в добрые поступки.
Свойство зеркальце имело говорить оно умело.
Лето припасает зима поедает.
Художник – зеркало своей среды в нем отражается его общество, нация и время.
Где-то собаки лают деревня, должно быть, близко.
ЕСЛИ ЗНАЕТЕ ХОТЬ ЧТО ТО ГАПИШИТЕ ПЖ
До света
Столяров Андрей До света
Красноватый безжизненный глинозем, перемолотый солнцем. Он лежал на дороге, которая расплывалась сразу же за деревней, толстым слоем придавливал хижины, сгущая внутри темноту, и, как ватное одеяло, простирался до горизонта, комковатой поверхностью переходя там в небесную муть.
Страшно было подумать, что будет, если поднимется ветер.
Ветра, однако, не было.
Я, как рыба, вынутая из воды, глотал едкость гари. Начинало давить в висках. Тем не менее, я отмечал некоторые настораживающие детали.
Деревня была покинута. Низкие проемы хижин выдавали внутреннюю пустоту, между хижинами мертвел летний жар, не было слышно ни звука, а чуть с краю дороги, просев тупорылой кабиной, стоял грузовик.
Грузовик мне особенно не понравился.
Но зато, обойдя, я наткнулся на высохшего коричневого старика, прислонившегося к глиняной стенке хижины.
Издали его можно было принять за корягу: лысый череп блестел, как обтертый ветрами торец, а суставы и кости сучками выпирали из кожи.
Чресла были замотаны складчатой грязной холстиной.
Он даже не шелохнулся, когда я наклонился к нему.
Голую грудь рубцевали ожоги татуировки.
Они были широкие, ломкие, совершенно безлиственные, проседающие под тяжестью небосвода чуть ли не до земли, пучковатые кроны их были посередине раздвоены, а по правую руку, наверное, километрах в двух или в трех, шевелились столбы тяжелого черного дыма.
Было похоже, что там горели машины. Подробностей я не различал, но доносилось оттуда редкое тупое потрескивание, словно от догорающего костра. Это, видимо, переплевывались между собой несколько автоматов.
Вероятно, старик прислушивался к их разговору.
Я присел перед ним на корточки.
Говорил я на одном из местных наречий. Архаичные обороты рождались как бы сами собой, поднимаясь из вязких загадочных глубин подсознания.
Никаких усилий от меня не требовалось.
Теперь старик в свою очередь должен был пожелать мне доброго урожая, а потом, осведомившись, здоров ли мой скот, поинтересоваться, что ищет путник в сердце саванны.
У меня подогнулись ноги.
Ладони обожгла пыль.
Зоммер, подумал я. Где же ты, Зоммер? Почему-то представилось вдруг, как он сидит, развалившись на стуле, и в десятый раз объясняет мне что-то насчет бессмертия. Благодушный, нетерпеливый, маленький обыватель.
Глазки у него тихо помаргивают, а слегка обалдевшая Рита разливает нам кофе по чашкам.
Я даже подумал, что он сейчас здесь появится.
К счастью, Зоммер не появился. Зато вместо него из-за края безжизненной хижины выбежал белый мужчина, по-видимому, шофер, и, остановившись, как вкопанный, расплылся в белозубой улыбке.
Точно в бешеном тике, он дернул правым плечом. Шорты кремового материала были по карману разодраны, а футболку с красивой надписью «Будь счастлив всегда!», точно рана, пересекала подсохшая корка мазута.
И он вовсе не улыбался. То, что мне показалось улыбкой, представляло собой, скорее, гримасу тоски. А быть может, и не тоски, а крайнего потрясения.
— По-английски вы говорите?
Вероятно, он полагал, что я вызову сейчас звено истребителей. А быть может, и танковую колонну, чтобы доставить его в Кинталу.
— Скажи мне, мудрый, идущий к закату, почему твоя душа так темна, почему я не слышу в ней отклика одинокому путнику и почему мудрость мира не светит каждому, пришедшему из Великой саванны?
Ответ я уже получил. Но я не был пока убежден, что «червяк» был именно формой ответа. Я во всяком случае ждал чего-то иного.
Старик, однако, молчал. А когда я осторожно коснулся его коленей, чтоб согласно местным обычаям выразить уважение, он чуть вытянулся, будто пронзенный электротоком, и скрипуче, как старое дерево, произнес:
Не было смысла продолжать разговор.
Между тем, шофер, взиравший на нас, совсем потерял терпение.
Вероятно, он не остерегся на солнце.
жизнь-156
О! Нету воли жить, и умереть нет сил!\ Да, все уж допито. Брось хохотать, Вафилл. \ Все допил, все доел. Но продолжать не стоит. В МАНЕРЕ НЕКОТОРЫХ\\ Томление. Поль Верлен. Перевод Г. Шенгели
О, гаревые колоски,\О, пережженная полова,Дожить до гробовой доски\И не сказать за жизнь ни слова? Григорий Корин Какой-то должен разговор
О, жизнь моя без хлеба,\Зато и без тревог!\Иду. Смеётся небо,\Ликует в небе Бог. Федор Сологуб “Родине\Пятая книга стихов” 1906 О, жизнь моя без хлеба,
О, жизнь моя, не уходи,\Как ветер в поле! \Ещё достаточно в груди\Любви и боли. \Ещё дубрава у бугра\Листвой колышет,\И дальний голос топора\Почти не слышен. Анатолий Жигулин 1980 О, ЖИЗНЬ МОЯ, НЕ УХОДИ.
О, жизнь моя,\ мой сладкий плен — \ молитва, нищенство, отвага, \ вся в черных буковках бумага. \ И ожиданье перемен. Николай Панченко
О, как мы жили! Горько и жестоко!\Ты глубже вникни в страсти наших дпен. \Тебе, мой друг, наверно, издалека\Все будет по-особому видпей. Михаил Дудин
О, легкая слепая жизнь!\ Ленивая немая воля!\ И выпеваешь эту даль, как долю,\ и, как у люльки, доля над тобою\ поет. Прощайте! Набирает высь\ и неизбежность нежное круженье,\ где опыт птичий, страх и вдохновенье\ в одном полете голоса слились. Марина АКИМОВА «ДЕНЬ и НОЧЬ» N 3-4 2005г.
О, нищенская жизнь, без бурь, без ощущений, \Холодный полумрак, без звуков и огня. \Ни воплей горестных, ни гордых песнопений, \ Ни тьмы ночной, ни света дня. Константин Бальмонт Из сборника “ПОД СЕВЕРНЫМ НЕБОМ” 1894 БОЛОТО
Наступает мезозой (62 стр.)
– Ай!… – Тень скорчилась и замоталась, судорожно ощупывая плоскую усатую мордочку. Вторая же отступила, увидев перед собой ощеренную дикую кошку, и вдруг – бам-бам-бам!… – посыпалась вниз со ступенек.
– Ой!… Стерва!… Глаза мне выдрала!… Помогите!…
Эля в три мощных прыжка взлетела наверх. У неё самой страха не было, а был – звонкий восторг и упоение неслыханной звериной свободой.
В голове клубился великолепный красный туман.
Крысята, подумала она, вставляя ключ в прорезь замка. Трусливые молодые крысята. Ерунда. Больше они сюда не придут. Ее переполняла дикая радость. Ключ повернулся, и она заскочила внутрь.
ДО СВЕТА
Над деревней висел запах гари – хижины стояли в ряд, простиралась между ними пустая пыльная улица, твердые лохмотья грязи поднимались по обеим ее сторонам, еле-еле пробивалась сквозь глину ржавая сухая трава, и две курицы – тощие, как будто ощипанные, задирая огузки хвостов, исследовали ее. Словно между мертвых былинок можно было что-то найти. У обеих краснели бантики на жилистых шеях.
Ноги утопали в пыли. Курицы, вероятно, были священными. Тем не менее, чувствовалось, что протянут они всего несколько дней, а потом упадут – и пыль сомкнется над ними. Пыль укутывала собою, кажется, все.
Красноватый безжизненный глинозем, перемолотый солнцем. Он лежал на дороге, которая расплывалась сразу же за деревней, толстым слоем придавливал хижины, сгущая внутри темноту, и, как ватное одеяло, простирался до горизонта, комковатой поверхностью переходя там в небесную муть.
Страшно было подумать, что будет, если поднимется ветер.
Ветра, однако, не было.
Образованный дымом воздух был жидок, как горячий кисель,– плотен, влажен и, казалось, не содержал кислорода. Дышать было нечем. Теплая фланелевая рубашка на мне намокла от пота. Джинсы прилипали к ногам.
Я, как рыба, вынутая из воды, глотал едкость гари. Начинало давить в висках. Тем не менее, я отмечал некоторые настораживающие детали.
Деревня была покинута. Низкие проемы хижин выдавали внутреннюю пустоту, между хижинами мертвел летний жар, не было слышно ни звука, а чуть с краю дороги, просев тупорылой кабиной, стоял грузовик.
Грузовик мне особенно не понравился.
Был он весь какой-то никелированный, явно не здешних мест, нагловатый, привыкший к пробойным поездкам по континентам, обтекаемый, новенький, даже с непотускневшей окраской – собственно, рефрижераторный трейлер, а не грузовик, на ребристом его фургоне красовалась эмблема ООН, а чуть ниже было написано по-английски: «Гуманитарная помощь».
И стояли какие-то цифры, обозначающие, наверно, специфику груза. Кабина была пуста, дверца – чуть приоткрыта, на широком удобном сиденье брошено полотенце. Словно энергичный водитель выскочил всего на минуту.
Я потрогал хромированный горячий капот, но нельзя было на ощупь определить – то ли он раскалился от долгой работы, то ли солнце нагрело покатые обводы металла. Вероятно, могло быть и то и другое. Я его обошел, загребая кедами пыль. Ничего примечательного я больше не обнаружил.
Но зато, обойдя, я наткнулся на высохшего коричневого старика, прислонившегося к глиняной стенке хижины.
Издали его можно было принять за корягу: лысый череп блестел, как обтертый ветрами торец, а суставы и кости сучками выпирали из кожи.
Чресла были замотаны складчатой грязной холстиной.
Он даже не шелохнулся, когда я наклонился к нему.
Голую грудь рубцевали ожоги татуировки.
Они были широкие, ломкие, совершенно безлиственные, проседающие под тяжестью небосвода чуть ли не до земли, пучковатые кроны их были посередине раздвоены, а по правую руку, наверное, километрах в двух или в трех, шевелились столбы тяжелого черного дыма.
Было похоже, что там горели машины. Подробностей я не различал, но доносилось оттуда редкое тупое потрескивание, словно от догорающего костра. Это, видимо, переплевывались между собой несколько автоматов.
Вероятно, старик прислушивался к их разговору.
Я присел перед ним на корточки.
– Здравствуй, мудрый, идущий к закату,– сказал я.– Я желаю тебе этим летом обильных дождей – полновесного урожая и удачной охоты. Пусть всегда вырастает на поле твоем добрый маис, и пусть дети твои возвращаются из саванны, отягощенные мясом. Здоров ли твой скот? Я хотел бы услышать от мудрого единственно верное слово…
Говорил я на одном из местных наречий. Архаичные обороты рождались как бы сами собой, поднимаясь из вязких загадочных глубин подсознания.
Никаких усилий от меня не требовалось.
Теперь старик в свою очередь должен был пожелать мне доброго урожая, а потом, осведомившись, здоров ли мой скот, поинтересоваться, что ищет путник в сердце саванны.
Так – согласно обычаям.
Но глаза с чешуйками серых зрачков даже не дрогнули, еле слышно посвистывало дыхание сквозь гортань, а когда я напрягся, чтобы получить ответ непосредственно, на меня обрушилась целая волна отвращения. Омерзительный белотелый червяк – таким я себя увидел.
У меня подогнулись ноги.
Ладони обожгла пыль.
Зоммер, подумал я. Где же ты, Зоммер? Почему-то представилось вдруг, как он сидит, развалившись на стуле, и в десятый раз объясняет мне что-то насчет бессмертия. Благодушный, нетерпеливый, маленький обыватель.
Глазки у него тихо помаргивают, а слегка обалдевшая Рита разливает нам кофе по чашкам.
Я даже подумал, что он сейчас здесь появится.
К счастью, Зоммер не появился. Зато вместо него из-за края безжизненной хижины выбежал белый мужчина, по-видимому, шофер, и, остановившись, как вкопанный, расплылся в белозубой улыбке.
– Хэллоу… Наконец-то вижу нормального человека. Вы, мистер, откуда – конвой или миссия наблюдателей? Что-то я вас среди нашей группы не видел…
Точно в бешеном тике, он дернул правым плечом. Шорты кремового материала были по карману разодраны, а футболку с красивой надписью «Будь счастлив всегда!», точно рана, пересекала подсохшая корка мазута.
И он вовсе не улыбался. То, что мне показалось улыбкой, представляло собой, скорее, гримасу тоски. А быть может, и не тоски, а крайнего потрясения.
– По-английски вы говорите?
– Меня зовут Эрик Густафссон. Я – из гуманитарного конвоя ООН. Объясните, пожалуйста, мистер, где, собственно, мы находимся.
Ответа он, впрочем, не ожидал и, поглядывая то на хижины, которых, видимо, опасался, то на зыблющийся клубами дыма маревый горизонт, сообщил мне, что это и в самом деле была гуманитарная помощь – третий за последние две недели конвой ООН, они выехали по расписанию вчера из Кинталы и должны были доставить груз в Юго-Западные провинции.
Порошковое молоко, сухофрукты, мясные консервы. Первые два конвоя достигли цели благополучно, а вот этот, с которым Эрик Густафссон отправился как шофер, наскочил на засаду и был сожжен неизвестными боевиками. Вероятно, из Фронта национального возрождения. Эф-эн-вэ, наверное, слышали, мистер? Впрочем, он не уверен, все произошло буквально в один момент. Трейлер, ехавший впереди, загорелся, поднялись, как будто из-под земли, какие-то люди, жахнула базука по джипу сопровождения – тогда Эрик Густафссон в панике вывернул руль и погнал по саванне, не разбирая дороги. Он, наверное, гнал бы и дальше, до самой Кинталы, но тут выяснилось, что, оказывается, пробит бензобак, горючего у него не осталось, так вот и застрял в проклятой деревне, хорошо еще, что сам трейлер при обстреле не вспыхнул.
– У вас, мистер, есть связь с командованием миротворческих сил? – спросил он.– Или собственный транспорт, или какое-нибудь прикрытие?
Вероятно, он полагал, что я вызову сейчас звено истребителей. А быть может, и танковую колонну, чтобы доставить его в Кинталу.
Я опять сел на корточки перед коричневым стариком и спросил – на наречии, в котором звенели гортанные тугие согласные:
– Скажи мне, мудрый, идущий к закату, почему твоя душа так темна, почему я не слышу в ней отклика одинокому путнику и почему мудрость мира не светит каждому, пришедшему из Великой саванны?
Ответ я уже получил. Но я не был пока убежден, что «червяк» был именно формой ответа. Я во всяком случае ждал чего-то иного.
Старик, однако, молчал. А когда я осторожно коснулся его коленей, чтоб согласно местным обычаям выразить уважение, он чуть вытянулся, будто пронзенный электротоком, и скрипуче, как старое дерево, произнес:
Это было одно из самых сильных проклятий. «Стань прахом» – то есть, умри. Значит, я в первый раз не ошибся с истолкованием.
Не было смысла продолжать разговор.
Между тем, шофер, взиравший на нас, совсем потерял терпение.
– Что вам говорит это чучело? – требовательно спросил он.– Мистер, как-вас-там, чем вы тут занимаетесь?
– Ну и пошел он к черту! – Шофер сжал кулаки.– Я вам полчаса, наверно, мистер, втолковываю. Нападение на гуманитарный конвой, нам надо отсюда уматывать. Кто вы, врач? У вас есть какая-нибудь машина? Дьявол вас побери, вам что – жить не хочется.
Волосы и глаза и у него были белые. А вся кожа лица – как у вареного рака.